Диверсия.

Однажды утром в Сейрейтей случился небывалый переполох. Никто сначала не понял, что произошло, но было очевидно – в шестом отряде разразился грандиозный скандал. А причина скандала красовалась прямо на стене Башни Раскаяния – ночью какой-то шутник взял несмываемую краску и аккуратно вывел надпись «Бьякуя+Рэнджи=любо­фь». Виноватого искали, но, увы, не нашли. Разве же кто признается по доброй воле, когда есть риск в момент не досчитаться каких-нибудь важных частей тела? Посредством Сенбонзакуры или Забимару – это как уж повезет. Капитан и лейтенант были в ярости, но отдуваться пришлось всё-таки Рэнджи. Злой и встрепанный, он примчался к Башне с ведром и кистью в руке. Через полчаса проклятой надписи уже не было видно под тремя густыми слоями краски. Удовлетворенно оглядев свою работу, лейтенант отнес ведро на склад, и отправился к капитану с докладом.

Весь день о происшествии судачили на всех углах, но только очень-очень тихо – во избежание! А то так можно ведь ни за что ни про что попасть под горячую руку Кучики-тайчо. А рука у него тяжелая, это каждому известно.

Разумеется, дело этим не кончилось. На следующий день под раздачу попал третий отряд. Видимо, за то, что именно они больше всех злорадствовали накануне. Капитан Ичимару, впрочем, не стал ни кричать, ни возмущаться. Когда ему показали очередное творение на тему «Гин+Изуру=любофь» он лишь хмыкнул и махнул рукой. А вот Кира покраснел и ужасно смутился. За краской ему далеко ходить не пришлось – Рэнджи оставил ведро на складе у самого входа и даже кисти не помыл. Вторую надпись постигла участь первой – она тоже была закрашена. Возможно, не так быстро, но также качественно. Теперь уже две стены Башни раскаяния сияли ослепительной белизной. А Рэнджи и Кира после совместного возлияния, собрались посменно дежурить всю ночь, чтобы поймать урода и навалять по первое число. Но, разумеется, дальше намерений дело не пошло, потому что оба лейтенанта набрались выше меры и заснули мордой в десерте.

Третий день преподнес вполне ожидаемый сюрприз. Капитан восьмого отряда очень смеялся над коряво выведенным «Кёраку+Укитакэ=люб­офь», а потом взял красный маркер, исправил орфографическую ошибку, да ещё и цветочков пририсовал – для пущего эффекта. Полдня надпись красовалась на стене, пока её не увидела Нанао.

Закрашивание производилось силами всех свободных офицеров восьмого и тринадцатого отряда, управились они в считанные секунды. Что и говорить, Нанао всегда была хорошим организатором. В тот же вечер Кёраку получил от собственного лейтенанта строгую отповедь, и, грустный, ушел квасить с Укитакэ.

А в Сейрейтее уже делали ставки, кто же станет следующей жертвой неизвестного художника. Ночь выдалась дождливой, поэтому желающих его подстеречь просто не нашлось. На рассвете же возле четвертой стены возник Комамура с неизменным ведром. Не тем, что на голове, а тем, которое с краской. Когда все проснулись и продрали глаза, он уже успел замазать имена, поэтому кроме «=любофь» ничего не было видно. Спорщики были сильно разочарованы, но добиться от молчаливого Комамуры правды не смог даже его лучший друг Тоусен. А интересовался, казалось бы, даже больше, чем остальные.

Со-тайчо Ямамото смотрел из окна на Башню Раскаяния: свежевыкрашенную, аккуратную – любо-дорого посмотреть. Не то, что раньше.

Ямамото усмехнулся в бороду и обратился к своему лейтенанту:

– А это была прекрасная идея. Так бы они ещё года два перекладывали друг на друга это задание. А тут в четыре дня покрасили, причем добровольно, с песнями. Надо будет учесть на будущее… Ну-ка, принеси мне план реставрационных работ Сейрейтей, я посмотрю, чем нам нужно заняться в первую очередь.