Zaraki Kenpachi

не трожь хомяка, ему же больно нёёёёё)))

Hisagi Shuuhei

*смущенно прячет нос в арафатку* ой да ладно, Шухей, ты меня захвалишь) *признаться говоря боялся реакции, вдруг бы получил Казешини точно между глаз)) а так аж камень с души упал*

но насчет арта согласен, Яна совершенно волшебная художница - надеюсь, это не последний наш творческий симбиоз))

а что с бьякуренами не так?)))

Продолжение серии довольно жестких бдсмных фанфиков про Юмичику и Шухея.

Шухей, прастиХ)) Этот кинк мне привила Яна Гойя))

Название: Фейерверк
Жанр: PWP
Рейтинг: надеюсь, не перехвалю себя, если скажу что НЦ-21
Пейринг: Юмичика, Шухей и шарфик. И пиротехника)
Предупреждение общее: bdsm, насилие
Дисклеймер: Кубо идет на север
Предупреждение от аффтара: на художественную ценность не претендует по указанной выше причине - писано за пару утр под собственный кашель, считайте руку разрабатывал (двусмысленно получилось, вот черт)
Ах да - и почти что сонгфик. В последнее время песенки очень подстегивают вдохновение. В этот раз эпиграфом удружил Пикник.

Ты, наверно, нарочно красишь краской порочной лицо.
Обожжешься, смеешься, вот удача, в конце-то концов.
Прочь фонарь гонит утро, повезло хоть ему-то:
Он поймал тебя красным кольцом.

Ты, наверно, нарочно красишь краской порочной лицо.

Манят улиц узоры, доведут до позора вот-вот,
Обернешься, споткнешься, не иначе сегодня везет,
Было б сердце нейлоновым, небо бездонным,
Наливался бы ветер свинцом.

- Тебя в последнее время как подменили, Шухей. Глядя на твои мешки под глазами, начинаю думать, что тебя кошмары по ночам мучают.
- Изуру… иди нахуй.

В последнее время он стал необычайно вспыльчивым и раздражительным. Еще бы.
И ведет себя между прочим как полный идиот.
А чем еще можно назвать огненными буквами выведенную фразу «Видеть тебя, суку, не хочу больше никогда!», адресованную Аясегаве, которого Хисаги и так не видел уже три недели. Причем то ли судьба так распоряжалась, то ли Юмичика в самом деле виртуозно где-то ховался специально, но он так ни разу и не попался Шухею на глаза.
Двадцать один день. Конечно же, Шухей не желал его больше никогда видеть, но так же ведь тоже нечестно – исчезать до того, как он успел это самое высказать.
Когда товарищ пятый фицер попадется ему на глаза, он обязательно выразит ему в лицо в самых доступных выражениях, как ему, Шухею, противно на него смотреть. Кстати, они там частенько вертятся у седьмого отряда у Ибы в гостях, надо пройтись…
Сегодня у всех Ханами. Весь Сейрейтей, в сущности-то, огромная куча моральных уродов с невыводимыми тараканами в башке, изображают счастливых и беззаботных детишек в пестрых юката. Даже Бьякуя и тот сегодня соизволит уронить мороженку на палочке в траву и изобразить огорченное лицо. На Ханами все всегда было не так, как обычно.
Лейтенанта прочь из Сейрейтей гнала неконтролируемая ярость при виде этих цветных зонтиков, круглых вееров и ебаных развевающихся ленточек в волосах сияющих девиц.
И срать он хотел на этот фейерверк, черт бы его побрал.
Добежав до берега озера, Хисаги рухнул на траву, прислонившись спиной к дереву и переводя дух.
В очередной раз, когда мысли вернулись к Юмичике, а в последнее время такое случалось едва ли не чаще чем Хисаги моргал, внутри все аж сжалось… от негодования, злости, стыда и чего-то еще не совсем понятного и для удобства идентифицированного как уязвленное самолюбие. Естественно, никто о произошедшем не знал – еще чего не хватало.
Только что же он сам-то не может ничего забыть? То-то снится каждую ночь, что вездесущие пальцы снуют по телу, доводя до белого каления. Как вот сейчас – чуть к вечеру дело и до дремоты, так хоть кожу с себя сдирай. А как от него пахло… Или это цветы? А может его цветы пахнут им – или он ими, а может его вообще не существует, и все это Шухею приснилось. Вот славно было бы.
А теперь надо просто успокоиться. Стыдобище, но унять очередной приступ паранойи можно было только одним способом... И это все он виноват, как малярийный комар – укусил раз, а лихорадка потом постоянно.
Хисаги закусил губу, встал на колени и чуть согнулся, скользнув рукой по груди, сминая ткань юката, к поясу – и, не задержавшись, ниже, туда, где раздвинулись полы.
- Сссука… - прошептал он отчаянно, когда пальцы уже добрались до колом стоящего члена. Каждый раз, когда у него вставало на одни только мысли об Аясегаве, Шухей чувствовал себя обманутым. До чего дошел бравый лейтенант, краса и гордость отряда, все силы истощаются к вечеру, пока днем уверенно носит прежнюю постную мину, разве что слегка помятую.
Хисаги зашипел сквозь зубы, методично работая пальцами: не страшно, минута позора – и можно подремать спокойно, а потом ходить, не опасаясь того, что стояк беспардонно семафорит даже через одежду…
Ощущение времени и пространства постепенно терялось в подступающей волне будущей разрядки, малейшее изменение ритма отдавалось эхом во всем теле, лейтенант запрокинул голову, глубоко вздыхая…
Неведомая сила опутала шею и рванула назад – да не просто, а еще протащив не меньше метра по траве.
- Ооопанькиии, Шухей. Много я видел поводов на праздник не ходить, но такой – впервые. Другого времени что ли не выбрал?
В страшном сне не могло присниться, что он услышит этот голос именно в такой момент. Задыхающийся Хисаги схватился руками за шею, поняв, что горло сдавлено чем-то тканевым и прочным. За это, словно за ошейник, его вздернули так, что пришлось встать на колени, если не было желания удавиться.
- Ты чудно проводишь время, Шухей, - Юмичика, крепко держал в руке концы шелкового пояса, которым опутал шею лейтенанта – стоило сделать небольшое движение, и ткань натягивалась чуть сильнее, что Хисаги вскоре и понял, замерев на месте и откинув голову назад. Лицо Офицера было довольно плохо видно в сумерках, но ему и не надо было присматриваться, чтобы и так понять – Аясегава безмятежно улыбается, полуприкрыв глаза тонкими птичьими веками.
- Юмичи…ка, что…
- Я соскучился. Ты не поверишь, много думал – решил подождать до Ханами и тогда поговорить. Ты ведь знаешь, как хорошо там на холме сейчас? Все сидят на ковриках и ждут фейерверк. И можно очень славно поболтать про всякое, есть нори, так что я очень ждал почти месяц – даже Иккаку сказал, что ты будешь с нами. А тебя нет и нет… Я же волнуюсь. А вдруг ты заболел…
Ткань натянулась еще.
- А вдруг ты утонууул…
Еще движение – и станет нечем дышать.
- Да мало ли что может случиться!
- Пошел… ты…
- Пойду. Но не сейчас. Я, кажется, тебе помешал, Шухей? Может, помогу?
В этот раз он не применял никакого кидо – а пояс-то в руках точно не волшебный. Но какого ж тогда хера Хисаги чувствует себя намертво залипшей в паутине мухой, каждое трепыхание которой только усугубляет ее положение?
Ни разу не приходилось задуматься – а хочет эта муха вырваться-то на самом деле, или ей уже все равно, лишь бы побыстрее сожрали?
- Вот так мы отдыхаем, да, лейтенант? – смешливо мурлыкнули на ухо – Юмичика встал на колени позади него, не забывая придерживать концы импровизированной удавки – а другая рука уже раздернула пояс юката. Тоненькие пальцы дразнящее коснулись члена и приласкали совсем легонько – так, что лучше б и не начинали, только хуже и сделали. Шухей сам, не помня себя, толкнулся навстречу руке, ибо в голове билась только одна мысль – кончить уже наконец, а уж потом разбираться с тем, что творится, и, кто знает, показать Аясегаве небо в крапинку. Только бы кончить…
- Когда мы все сделаем, ты ведь пойдешь со мной смотреть фейерверк? – тоном восторженного десятилетнего ребенка проговорил Юмичика, поглаживая большим пальцем чувствительный ободок головки.
- Засунь ты себе… свой фейерверк… - прохрипел Хисаги, скалясь и еще сильнее отклоняясь назад, затылком ему на плечо – чтобы хоть как-то ослабить давление «ошейника».
Видимо, его честность вышла ему боком. Юмичика мигом отпустил его уже до предела одеревеневший стояк и вцепился освободившейся рукой в вихры на затылке.
- Очень грубо с твоей стороны – так относиться к традициям. А я сказал – мы посмотрим фейерверк вместе. Не хочешь там – будем смотреть здесь. Здесь тоже будет видно, в этом году обещали феерическое шоу.
Юката с Шухея сдернули моментально – прямо фокус, пара секунд – и вот уже на локтях, а спину холодит вечерний ветерок. Еще пара секунд возни – и ненужная тряпка упорхнула куда-то в сторону, а его собственный пояс сослужил хозяину ту еще службу - Юмичика виртуозно опутал им запястья лейтенанта, на совесть затянув крепкий узел. Удавкой же снова оплел шею, соорудив подвижную петлю, и длинный конец пропустил через всю спину, закрепив на связанных руках.
После всех этих манипуляций Хисаги представлял из себя крайне неустойчивую конструкцию – стоило ему опустить голову или же расслабить руки, и петля на шее становилась туже. Аясегава, по всей видимости, остался страшно доволен результатом, обойдя лейтенанта сбоку и бухнувшись перед ним на траву – чтобы заглянуть в лицо.
- Ведешь себя как ребенок, ей-богу, Шухей, - прошептал он и провел подушечкой большого пальца по полоске пластыря, тянущейся через щеку Хисаги. – Я всего лишь пригласил тебя на праздник – а ты хамишь. Ну разве так с друзьями-то можно?
- С каких пор мы друзья-то? – сипло выдохнул Хисаги, пытаясь ухмыльнуться – вышел болезненный оскал. Вот дебил – неужто не знает, чем заканчиваются попытки разозлить пятого офицера дзюичибантай?
А может специально нарывается? Да почему и нет, уж не сюрприз даже, что умом повредился с того самого вечера.
- Ну вот так, ну что ты такой. Я вот тебя люблю… а ты меня не любишь, - опечаленно вздохнул Юмичика, вставая на ноги и распахивая полы юката. – А, Шухей? Рот открой.
- Пшел ты, - уже по инерции отозвался лейтенант сквозь стиснутые зубы.
- Рано еще. Ну давай, Шухей, не куксись. Мы же не сделаем друг другу больно. Если откусишь – пришьют, а вот голову обратно тебе не приставят точно.
А что было делать? Взял. Гибкие прохладные пальчики сжались на скулах, умело нажимая на точки, от которых ослабевает челюсть. Да и не стал бы он его, придурка, кусать... Куда это откусанное потом-то – жевать что ли, чтоб никому не досталось?
К чести Юмичики сказать, по самый желудок он не загонял, двигаясь плавно и только подталкивая каждый раз голову лейтенанта навстречу толчкам. Шухей демонстрировал самому себе чудеса акробатического равновесия, следя за всеми перемещениями своего тела так, чтобы петля на шее не затягивалась до предела. А вот если Аясегава сейчас кончит, то захлебнуться ему как два пальца, ибо места в передавленном горле только-только для воздуха, а уж никак не для всякой скользкой дряни…
Если бы они сейчас просто так, по-нормальному, занимались вот этим… а не занимались бы. Хисаги с трудом представлял себе такую ситуацию – теперь Юмичика ассоциировался у него исключительно с какой-нибудь сексуальной девиацией. Вот это удивились бы многие любители сплетен о том, что пятый офицер – подстилка. Ага, такой подстилке еще попадись связанный в лесу, костей не соберешь.
Но в общем, если бы у них все было по-нормальному, Шухей бы непременно отметил, что от него очень хорошо пахло. Да впрочем как всегда.
- Шухей, - раздался сверху ужасно заговорщический и игривый голос. – Ты не поверишь… но у меня нет смазки. А у тебя случайно нет?
Вот это последнее было жестоко. Хисаги иногда становилось интересно, а Аясегава с Ичимару часом не родные братья? Ну или хотя бы двоюродные…
Невнятно замычав, он попытался вытолкнуть забивший рот член языком, но вызвал только громкий восхищенный стон... Аясегава отстранился только когда наигрался сам. И к великому облегчению лейтенанта, отвязал конец удавки от запястий.
- Это был тот самый момент… уже в который раз… - шепнул он, навалившись Хисаги на спину и куснув его в плечо. – Когда ты мог вырваться. Ты мог от меня избавиться – прямо сейчас. Я так понял… ты опасаешься старину Рурииро? И правильно делаешь. Он начеку, хоть и не будет сегодня участвовать. Хотя, одно твое пожелание – и он в игре. М?
Нет, сегодня Шухей был явно не настроен на щупальца. Пусть его просто трахнут – но хоть останется при реяцу, чем потом опять пару суток отходить.
Он был счастлив, что офицер не озвучил вывод, которого Шухей больше всего боялся. Ну да, были возможности вырваться, да вот вопрос, случайно ли он их упустил.
Сраный мазохист.
Нет, он все-таки побаивается щупалец – уже не раз доказано, что этот шикай ему не одолеть.
- А проблема смазки остается открытой. – вздохнул озадаченно Юмичика, одной рукой слегка потянув за «поводок», а другой гладя и легонько царапая спину Хисаги. - Ладно… мы же с тобой друзья, правда?
Это было что-то новенькое – тезис о том, что друзья трахают друг друга в задницу посуху. Хисаги зашипел, жмурясь до боли и оранжевых всполохов под веками, когда совершенно несмазанные пальцы тронули кольцо ануса.
- Ра… рапорт подам ведь, - вырвался из горла еле различимый клекот. Аясегава сзади аж подавился от смеха, тут же убирая руку.
- Ну раз ты призываешь на помощь закон, тут я бессилен. Так уж и быть…
Умудряясь крепко удерживать в руке конец шелкового пояса – периодически дергая за него в воспитательных целях, дабы напомнить о текущем положении дел, Юмичика склонился и… место пальцев занял язык. Не сказать чтобы это было так уж неприятно, хоть и… внезапно. И щекотно. Хисаги весь покрылся мурашками и к тому моменту, как его уже обслюнявили до кондиции, чувствовал себя крайне странно. Впрочем, распробовать это состояние он не успел, потому что Аясегава, явно устав терпеть, вогнал ему сразу два пальца, и тут же стало понятно – язык это конечно же очень замечательно, только слюна все равно смазка никудышная.
Три пальца. Лейтенант подавил тихий скулеж, с таким лязгом стискивая зубы, что воздух задрожал. Лучше бы как в прошлый раз, на сперму… да похоже, его самопровозглашенный «друг» повторяться не привык.
И засаживает он без предупреждения, едва успев вытащить собственные пальцы – так, что Хисаги наконец не сдерживается и хрипло протяжно кричит, насколько позволяет удушье. Это же больно каждый раз по-новому, так что немеют ноги до самых кончиков пальцев.
И в это мгновение начинается фейерверк.
Крики, стоны, всхлипы и рычание тонут в грохоте разноцветных вспышек, по залитому потом и потемневшему от нехватки воздуха лицу Шухея пляшут пестрые всполохи, перемешиваясь на нем как на палитре, а Юмичика заходится низкими стонами на выдохе, забываясь и накручивая на кулак удавку.
Хисаги хочется жить – ему вовсе не улыбается быть удушенным этим маньяком на берегу озерца прямо под праздничный салют, как будто его тут поздравляют с днем рождения. Так что он покорно поднимается вслед за своим ошейником, пока не прижимается спиной к груди Аясегавы. И теперь они очень похожи на нежных любовников, слившихся в каком-то там экстазе, не романтическом кабы… и Юмичика обнимает его через грудь, правой рукой схватив за член.
Ба-бах – в небе расцвела гигантская серебристо-голубая лилия.
Юмичика ожесточенно ласкает его совсем не в такт собственным толчкам, и ритм от этого рваный – и все равно Шухей теперь стонет по-настоящему, несмотря на раздирающую задницу холодную боль.
Золотые искры. Красные искры. Зеленые искры.
Грохочет так, словно растрескалось и теперь осыпается небо – а Юмичика кусает его в плечо и почти по-звериному рычит.
Ослепительная вспышка, и искры медленно оседают вниз, оставляя длинные белесые дорожки.
Хисаги выгибается и кончает на траву, широко раскрытыми глазами ловя последние отсветы вспышки салюта. Через пару секунд готов и Аясегава, стискивая его в руках будто игрушку, которую не боится сломать.
Это он-то слабый? Надо при случае сказать, чтобы его не недооценивали. Лейтенант уже из последних сил пытается вдохнуть хоть немного ночного воздуха и обмякшим кулем падает на траву.

А фейерверк все не кончался. Даже тогда, когда Юмичика, сняв с шеи Хисаги пояс, сел возле него, с немного отстраненным любопытством наблюдая за тем, как тот держится за горло, надрывно кашляя.
Даже тогда, когда Шухей не без труда сел, подтянув коленки к груди и нервно растирая ладонями плечи.
Даже тогда, когда Аясегава встал, подобрал его юката – и накинул ему на плечи, завернув все еще вздрагивающее тело в ткань. А сам запахнулся, аккуратно повязал пояс и сел рядом с Хисаги, восхищенно глядя на небо.
- С праздником тебя, Шухей. Я же говорил, что мы посмотрим фейерверк вместе. А ты мне не верил.

Пейринг: Юмичика/Шухей
Рейтинг: NC17
Дисклеймер: персы не мои
Жанр: -_______- я боюсь слова ангст, но это он
Комментарии от автора: лучше чего-нибудь позитивное почитайтеХ))

- Светлячок…
Ну пиздец. Он вот сейчас сказал это так, будто в самом деле в своей жизни только и мог, что умиляться на насекомых, вот так вот улыбаясь, словно нечто чистое и непорочное по сути своей.
Если бы Юмичика не был таким бесхитростным, просто на всю голову отмороженным полудурком-маньяком, Хисаги бы всерьез предполагал, что он гениальный актер и потрясающий лицемер. А так он в самом деле нюхал цветочки и порхал с грацией горной козочки, попутно с очаровательной непосредственностью сея зло. Когда Шухей это говорил, он ни разу не преувеличивал, несмотря на то, что Ренджи сначала ржал как подорванный, а потом делал свои фирменные большие и круглые глаза и доказывал, что Юмичика-сан ничуть не такой, а вовсе даже очень хороший.
Но Ренджи вообще отличался тем, что при всем своем уме вкупе с сообразительностью частенько иллюстрировал поговорку «хоть ссы в глаза» - ну по крайней мере во всем, что касалось одиннадцатого. А может, Хисаги просто завидовал, что Юмичика никогда не причинял зло Ренджи, даже случайно. Ну если не считать тех случаев, когда в шутку дергал его за волосы.
Да, наверное, так оно и было.
Но Юмичика в самом деле сеял зло везде, где оказывался. В компаниях, куда он приходит, неизбежно к концу обычной пьянки все передерутся из-за его подначек, поэтому его уже давно никуда не зовут. Он даже в обществах никаких не состоит – ни мужчин-шинигами, ни даже женщин… Потому что проблемы от него одни у всех – кроме тех, кого он любит. Им даже никто не завидует, бесполезно ибо. Чтобы приручить это совершенное зло, нужно было быть даже не такими как они - надо было быть ими. Безнадега.
- Они такие красивые… - вздохнул Аясегава, провожая взглядом две кружащиеся в воздухе зеленые точки. В душном пару, поднимающемся от горячего источника, его блестящее от пота лицо казалось худым и каким-то немного измученным, наверное из-за мокрых волос, заглаженных назад. – В Руконгае детишки их назвали – искорки божьего огня. Там верили, что у богов огонь и кровь зеленого цвета.
- А вообще-то это тупо жуки, - мрачно откликнулся Хисаги, сидя на краю и пока что только опустив в воду ступни. Все-таки это ужасно, когда тебя трясет от человека – от любви к нему и от ненависти.
- Знаешь почему я люблю Иккаку, а не тебя? – Юмичика прикрыл глаза и откинулся назад, по шею уходя в воду и расслабленно прислонившись затылком к краю бассейна. – Потому что он до сих пор верит, что по ночам в дом могут прийти крокозябры, которые высасывают глаза. А для тебя и светлячки – жуки. В тебе нет никакой магии, Шухей.
- А Зараки?
- Что Зараки?
- Тоже верит?
- Зараки сам тот, в кого верят.
- Крокозябра что ли?
Юмичика смеется. Единственный смех Юмичики, который можно услышать на людях – это тихое, ехидное, до зубной боли ядовитое хихиканье. А ведь Иккаку наверняка слышал, как он смеется открыто, громко, глупо, как смеются все люди, если делают это действительно от души.
А сейчас это очень странный смех – тихий и какой-то не то коварный, не то усталый. Так сразу и не поймешь.
- Шухей, ну иди домой.
- Да пошел ты, - огрызнулся лейтенант, спрыгивая в воду. – Не твои источники, общие.
- Ты все еще меня хочешь?
Ну почему эта скотина все всегда знает?
- Хочу. Даже если ты опять выбьешь мне парочку зубов.
Да, пожалуй, со времени их первого опыта он стал смелее. И честнее. С этими одиннадцатыми всегда так – иной раз думалось, а сложились бы у Айзена все его высокоинтеллектуальные паззлы, если бы он служил в джуичибантай?
Только главное не это – главное то, что когда он целует Юмичику, тот отвечает, не отталкивает его – хотя и не пытается выкрутить ему сосок или что-нибудь в этом роде.
- Ты сегодня не в духе? – иронизирует Хисаги, отрываясь от непривычно податливых губ.
- Наверное, это должно мне льстить, - Аясегава задумчиво погладил его по щеке, затем перебираясь пальцами дальше к волосам. – Твоя любовь и все такое. Все ведь сделаешь?
- Сделаю, - с некоторым трудом ответил Шухей, кусая свою нижнюю губу и почему-то опуская взгляд, словно провинившийся школьник.
- И ноги будешь целовать?
- А ты считаешь, что я при этом унижусь?
- Гораздо важнее, что при этом считаешь ты, - когда Юмичика так говорит, таким вот голосом и с такими вот поучительными интонациями – это те самые редкие моменты, в которые Шухей все-таки ощущает пропасть возраста между ними. И, мать его за ногу, эти мысли Аясегава тут же спокойно считывает с его глаз, снисходительно улыбаясь. Чем страшна эта пропасть - с годами она будет оставаться все такой же. Пока Шухей будет проживать годы – их же будет проживать и Юмичика, и всегда ему будет больше, и будет возможность смотреть на него, Хисаги, с этим блядским превосходством. Старше, умнее, сильнее. Да вообще-то, если бы он был другим, смог бы Шухей тогда вот так втрескаться в эдакое черти что. Да хрен с два.
Хотя он хотел бы посмотреть на молодого Аясегаву.
- У тебя правда были когда-то длинные волосы?
Вместо ответа Юмичика берет его за затылок и снова целует – как будто пресекает все попытки к неуставным разговорам в зародыше. Когда он уже кусает лейтенанта за губы и все сильнее стискивает в пальцах его волосы, Хисаги несколько оживляется, потому что обычно после такого офицер возбуждается, и дальше начинается что-то интересное. Пусть чаще всего не совсем безопасное для жизни.
В воде их тела одновременно тяжелые и легкие – как будто летают в чересчур густом воздухе.
Что-то в этом всем не так. У них так не бывает – быть не может.
Вообще-то Хисаги всегда было наплевать, как себя чувствует Аясегава, потому что тот всегда чувствовал себя прекрасно, гад такой, достаточно прекрасно для того, чтобы его мучить.
Поэтому Шухей вздыхает с заметным облегчением, когда Юмичика отстраняется от него и как-то очень нехорошо улыбается. Ну прямо как родной.
- Моя фукутайчо сегодня такая неугомонная.
Эта странная манера называть его в женском роде появилась совсем недавно и, откровенно говоря, изрядно подбешивала. Но этому сукиному сыну можно было и это. Ему можно было все.
- Моя симпатичная молоденькая сучка… - кажется, он наслаждается, произнося эти дурацкие слова. Да и черт с ним, какая разница – Юмичика в принципе чаще всего говорил всякую непонятную хрень, на которую и внимания-то обращать не стоило.
- Ты не думал о том, чтобы все-таки завести себе девушку? – все-таки не удержался Шухей, когда Аясегава слишком уж сильно сжал его грудную мышцу, как будто хотел оттянуть ее размера до второго а то и до третьего.
- Когда я хочу что-то сделать – я не думаю, а делаю, - откликнулся офицер с вопиющим самодовольством, урча и потягиваясь. – Спроси на досуге у Мацумото-фукутайчо.
Ну да, он подозревал что-то подобное. Слишком уж демонстративно это двое цапались на публике, как будто отыгрывали заранее написанный сценарий феерической клоунады для всеобщего удовольствия. Ох уж этот Аясегава – а строит из себя виктимного пидораса с ресничками, кобель несносный.
- Ты злишься, моя сладкая? Не злись, это тебе не к лицу.
- По-твоему это смешно – называть меня как девку?
- По-моему, у тебя нет чувства юмора, а впрочем, я тебе это всегда говорил.
Рано или поздно их ритуальный обмен гадостями все равно приходит к концу – тоже своего рода оргазм, когда вся словесная энергия выливается, и вместо нее остается довольно приятная пустота в голове.
- Юмичика… - Шухей как будто бы примирительно провел губами по длинной мокрой шее.
- Юмичика-сан, - резко оборвал его тот, как-то мгновенно меняя тон голоса на холодно-презрительный, ну чисто Бьякуя, только стервозный.
- Что?
- Обращайся ко мне как следует, салага, - Аясегава подцепил двумя пальцами его подбородок, больно впиваясь в ямку. – Лейтенант тут выискался… сопля зеленая. Как же ты меня бесишь, а!
Хисаги опомниться не успел, как его уже сцапали за волосы и, как провинившегося в чем-то котенка, окунули с головой в воду. Потом так же вытащили и, не дав времени отплеваться – снова окунули.
А вот третий раз момент вытаскивания как-то очень сильно оттянулся, и растерянно булькающий Шухей попытался столкнуть каменно-безжалостную давящую руку со своей макушки, и надо ли говорить, что все попытки были совершенно бесполезны. Юмичика отпустил его в тот самый момент, когда грудь и голову, гудящую от бешеного пульса в висках, едва не разорвало от недостатка воздуха.
- Вот блядь… - по тону Аясегавы легко было определить, что в этот раз это было междометие, а не обращение. Притянув к себе сипло дышащего Хисаги, он стал целовать его, нежно и бережно – и Шухея страшно трясло от категорической необходимости откашлять остатки воды из легких и невозможности это сделать. Кажется, даже если бы ему довелось подыхать где-нибудь на дне океана, накашлять Юмичике в физиономию он все равно бы не решился. Вода течет ручьями про лицу, мокрые губы трясутся, и вообще вид лейтенанта довольно жалкий... Похоже, именно это и установило хрупкое душевное равновесие Аясегавы… По крайней мере, тот наконец оторвался от него и мягко подтолкнул к бортику, заставляя сначала опереться на него поясницей, а затем и усесться голой задницей на прохладный камень.
- Шухей… - мягкая ладонь приятно погладила вздымающийся от дыхания живот. - Мм… Маленький мой…
То маленький мой, то сопля зеленая… Не соскучишься с этим придурком, вот уж правда.
- Дрочи, - вдруг командует Юмичика деловито.
- Юмичика… гхм… сан, я…
- Дрочи я говорю. Да не мне, глупое ты созданье, себе.
Шухей пару секунд провел в замешательстве, убирая руку от члена Аясегавы и немного неуверенно обхватывая пальцами свой. Вообще-то, это один из тех процессов, которым не хотелось бы заниматься на людях, к тому же он отлично помнил, чем закончился тот случай, когда Юмичика «сан» застукал его за рукоблудием.
- А может все-таки…
- Делай что я сказал.
Это довольно трудно поначалу – потому что офицер наблюдает за ним словно коллекционер насекомых за трепыхающейся бабочкой через увеличительное стекло. Еще несколько секунд – и Хисаги начинает казаться, что сейчас он скажет что-нибудь вроде «Ну кто так дрочит? Всему вас, молодежь, учить надо!»
Однако, Аясегава молчит. Молчит, нависает над шумно дышащим лейтенантом, опираясь руками на бортик по обе стороны от его бедер, и смотрит. Невозможно сосредоточиться – Шухею кажется, что он не член свой ласкает, а баклажан моет, не находя в этом занятии ничего кроме бесконечного повторения одних и тех же движений.
Юмичика слишком чувствителен, чтобы этого не просечь. Как-то до странности понимающе вздохнув, он мягко отстранил руку Шухея и всего-то навсего легко скользнул расслабленными пальцами вверх и вниз по стволу – а у лейтенанта уже перехватило дыхание и щекотнуло прямо где-то под языком.
- Просто подумал… ты же все равно на меня дрочишь, так почему бы не делать этого честно, прямо при мне. Похоже, воображаешь ты меня себе куда лучше, чем я есть на самом деле, правда?
Бля. Бляяяяяяя.
- Просто если бы я хотел подрочить, я бы дома остался, а не сюда пришел.
…В конце концов, я не лучше тебя – ты же бегаешь к Зараки только для того, чтобы он тебя выебал… ничего не попишешь, все мы так или иначе сучки, каждый для своего.
- Что ж. Тогда - носом туда. Живо.
Стоит Шухею послушно перевернуться и прислониться пылающим лбом к бортику, сзади Юмичика плюет себе на ладонь и… а черт, больно как все-таки, вода эта, слюна…
- Масло… у меня есть… я взял.
- Какая ты у меня предусмотрительная, фукутайчо.
Когда я стану большим, сильным и опытным, сильнее тебя, думает Шухей, стиснув зубы и вздрагивая от щекотных искорок возбуждения, когда сзади Аясегава мажет ему маслом зад и дразнящее тыкается членом между ягодиц, лишь растирая скользкие капли и еще не входя, тогда я тебе отомщу за это. За «мою фукутайчо», за твоих этих двоих, за то что любишь их, за то что тебя люблю, тварюга психованная…
Только этими мыслями можно спастись, когда Аясегава уже в нем, а иначе, если навоображать себе какое-то подобие близости, которую вообще-то подразумевает секс – можно свихнуться от счастья.
Когда Аясегава перевернул его на спину, укладывая на край бассейна и заставляя обвить ногами свой пояс, Хисаги протяжно застонал в голос, выгибаясь и двигая тазом навстречу толчкам и вправду словно девка непотребная.
- Сильнее… - шипит и стонет он сквозь зубы, ощущая каждой клеткой тела, насколько остро ему сейчас не хватает этой болезненной жесткости проникновения. – Да сильнее же еб твою мать!
Пальцы и ногти скользят по мокрой коже, и потом уже Юмичика наддает так, что у Шухея мозг в голове плещется как сырое яйцо в стакане. Градус возбуждения таков, что дышать реально становится нечем, и когда лейтенант кончает – то хватает бесполезный, ненасыщающий воздух открытым ртом, без толку гоняя его через глотку и легкие, пока уже не начинает болеть под ключицами и в солнечном сплетении.
Иногда ему кажется, что он начинает понимать это все, но природа понимания такая зыбкая и скользкая, что удается схватить только за кончик хвоста – и все равно выскальзывет. Но есть момент, вот прямо после оргазма Аясегавы, когда безумный азарт в его глазах уже потух, а обычное иронично-спокойное мерцание еще не вернулось на его место – и вот тогда глаза у него мутные, пустые и больные. Всего несколько секунд, если он не успел закрыть их или отвернуться.
Когда-нибудь, Хисаги это чувствует, он поймет, хотя уже сейчас догадывается о том, что вся эта злоба, жестокость, которую на нем вымещает Юмичика – это какая-нибудь там одна двадцать восьмая той ненависти, которую он испытывает к самому себе. И если бы он в самом деле причинил ему такую боль, которую хотел бы вытерпеть от себя сам – пожалуй, от Шухея бы мокрое место осталось.
Хисаги чувствует себя счастливым. В самом деле. Когда хоть как-то можешь поберечь того, кого любишь, от самого себя – это большое счастье. Самое большое из всех существующих.

Hisagi Shuuhei

я ж говорил што как семе я жестокХ))

на самом деле в последнем фике все кончилось хорошо, но мне стыдно его вывешивать, там адская порнухаХ))

ЛадноХ)) *перекрестился*

НЦа оооочень непристойная)

- Где Кира?
Тихий зеленый сад, окутывающий Шухея благодатью и умиротворением, вмиг завял, почернел и улетел с ветром от тона голоса, прозвучавшего за спиной.
- Здравствуй и ты, - вздохнул лейтенант, не оборачиваясь – он и так знал, как выглядит Юмичика в больничном юката и с гипсом на левой руке. К тому же, оборачиваться ему было просто больно и неудобно – бинты перетягивали все тело сверху донизу, видимо, чтобы оно не рассыпалось от любого неосторожного движения.
- Где Кира? – повторил Аясегава. Иногда Хисаги казалось, что он не на своем месте служит это точно. Ему бы в допросную бригаду второго – шпионы бы гадили на пол и рассказывали даже то, чем в детстве болели.
- Я тебе не скажу.
- Ты мне скажешь.
- Юмичика, иди и выздоравливай. Я б соврал с удовольствием, но выглядишь ты плохо.
- Понятно. Тогда ты, - характерный звук вытащенной из ножен катаны за спиной все-таки заставил его вздрогнуть и повернуть голову – блестящий кончик меча почти что лег на плечо.
- Юмичика, тебе сейчас достаточно меня пнуть, чтобы я развалился. Либо не затягивай с этим, либо уходи.
- Отводишь от друга бой - тогда принимай его сам вместо него.
- Да иди в задницу, офицер Аясегава, в конце концов. Война кончилась, не наигрался что ли…
- Хисаги, ты трус. Я же не буду тебя в спину бить, ну твою мать, ну встань! Встань я сказал!
- Не встану, - по-детски в нос пробухтел Шухей и для верности даже коленки к груди подтянул, обхватив их руками. Такие упражнения телу, не так давно почти раздавленному в форшмак, давались не без труда. – Я что сидя, что стоя сейчас груша для битья. Давай ты мне попозже наваляешь, когда я поправлюсь.
После десятисекундной паузы катана исчезла, въехав в ножны, и сзади раздался глухой стук – Юмичика приземлился на коленки, и теперь уже в шухеевское плечо ткнулся его подбородок.
- Ты зачем меня остановил? У Киры я еще поинтересуюсь, скажи ты – кто тебя просил? Кто тебе разрешил, а? Ну ты кто вообще чтобы в это все лезть? Туда еще никто никогда не лез, в нас двоих, сечешь, ни один охреневший ублюдок не совался туда, где наше с ним… Почему ты не дал мне пройти?
Хисаги помолчал, хмурясь и задумчиво наблюдая, как по травинке с заметным усердием всползает маленькая божья коровка. Не то чтобы у него не было ответа на этот вопрос – просто он знал, что ни один из имеющихся ответов Аясегаве не понравится. Его куда больше занимал другой вопрос – выживет ли он самостоятельно, когда получит пиздюлей, или ему лучше медиков позвать.
- Ну? – Юмичика приналег на его спину, требовательно заглядывая сбоку в лицо. Шухей крякнул от боли и прикрыл глаза.
- Спрашиваешь? Ну так слушай, - сжав зубы, чтобы вытерпеть боль, хлестнувшую тело, Хисаги рванулся, схватил Юмичику за юката и перетащил из-за спины вперед, лицом к лицу. – Потому что ты истеричка. Кричишь, что шикай свой не высунешь даже если помереть придется – так это да, но это ж для себя, сука, не высунешь. А как его прибило – ты себя видел? Ты же раскрылся бы, кретин, вот в ту же секунду! Потому и остановил. Потому что… потом бы уже поздно было. Жалел бы ты. Вот почему. Все? Оставишь меня в покое?
Аясегава моргал – быстро, неровно, чертовы ресницы, ими бы в парус махать, ни в какой штиль не страшно угодить… Лейтенант нервно сглотнул, разжимая кулаки, и ткань юката выскользнула из пальцев.
- Ну? – теперь уже потребовал Шухей, ибо молчание затянулось.
- Я понял, - слегка пошатнувшись, Юмичика поднялся на ноги, здоровой рукой расправил полы юката и пошел к седзи, чтобы через палату уйти в коридор и оттуда еще бог знает куда. – А Киру я все-таки найду. И убью.
Хисаги досмотрел до того момента, как офицер уже возьмется рукой за створку седзи, и на этом не выдержал.
- Постой. Юмичика, постой пожалуйста.
- Зачем? – голос у офицера был страшный. Пустой такой, как будто вычерпали большим половником весь голос до дна, и остался сухой осадок. – Ты же просил тебя в покое оставить.
- Нечестно уходить от меня вот так, когда я не могу даже тебя задержать. Давай когда у меня все срастется – ты будешь уходить не прощаясь. А сейчас вернись пожалуйста. Он-то ведь здоров уже, подождет. Небось бухает уже с вашими.
- Так понравилось решать за меня, да? Раскрываться мне или нет, уходить или оставаться, к другу идти или он подождет… Кто разрешил, Шухей? Кто ж тебе разрешил меня знать лучше, чем я сам себя знаю? Я ж ведь ненавижу тебя за это.
- Я привык. Лучше ненавидь, чем проходи мимо. Останься, Юмичика, если ты уйдешь – я умру. Не шучу. Сниму бинты, а там дальше все само осыплется. Некрасивая смерть, да?
С шорохом проскользив плечом по краю седзи, Юмичика съехал вниз и сел на пол. Бывает, наступают такие моменты в жизни, когда отказывают ноги – после того, как на них ты отмотал километров семьдесят без остановки. Или чуть было не допустил смерти лучшего друга. Или человек подарил тебе всего себя как мешок золота, и такой он тяжелый и лишний, что ты не можешь его унести и не знаешь, что с ним делать. И бросить жестоко, и с собой некуда.
Шухей и не собирался облегчать ему задачу – забирать всего себя обратно у него желания не было. Сам он весь был себе тоже не нужен. Быть не нужным Юмичике было немного радостнее и приятнее – хоть какое-то взаимодействие.
- Ну и что мы тут будем делать? – подал голос офицер спустя пару минут. – Раз уж я остался.
Хисаги беззаботно пожал плечами и улыбнулся. Как будто ему было не пофигу, что они будут делать наедине.
Аясегава помедлил и вдруг подполз и лег рядом, положив голову на его руку, которой Шухей опирался о пол.
- Прости ты меня что ли.
- Да ладно… ну было и было...
- Не за «было». За то, что будет.
- После саке наутро по-любому будет бодун. А я все равно саке люблю. Что ж теперь, и пить бросать?
- Да… пожалуй, даже ради меня тебе не стоит идти на такие жертвы.

Самая грубая и бесцеремонная правда об этом заключалась в том, что Юмичика нуждался в нем. Еще больше, чем в Юмичике нуждался болезненно, глупо, уперто влюбленный Шухей. Власть над ним Аясегавы как наркотика заканчивалась в пределах сосуда, из которого Хисаги его принимал. И каждый из них понимал это прекрасно - потому что они узнали друг о друге что-то из такой середины, причем почти сразу, что все маски только смешат и вся фальш видна сразу. Это как знаешь - ты знаешь, что внутри тебя живет дракон. Ты не видел его глаз, но знаешь, что это страшное чудовище, или наоборот - что-то очень хрустальное. И когда другой человек подходит к тебе, он смотрит в самое дно и видит глаза дракона и хрусталь. Теперь вы оба это знаете, и часто в крайние моменты держит тебя только то что ты уже никогда и никого не пустишь так глубоко, и ни в кого так же не захочешь смотреть. Слишком много общей боли. Им известно, что это за боль, а суть всех конфликтов как в фильмах про близнецов, которые воспитывались в разных мирах.
Зуб за зуб, секрет за секрет.
- Какой ты... Ты знаешь, какой ты?
Шепот мажет по уху пушисто и влажно, от него колкие мурашки по жилам и щекочет прямо под нёбом, мучительно, что аж сводит язык.
Когда Юмичика делает вот так, сидя сзади него, нереально близкий и в то же время невидимый, Шухею кажется, что его кости еще не срослись, не зажили разрывы, не сошли синяки. Зеленый сад остался в четвертом, с тела сняли бинты, и в карточке значится «здоров», то есть снова годен.
Смотря для чего конечно.
На самом деле он ранен, разбит и растерзан в ошметки от одного только того, как между его ног рука Аясегавы мнет и растирает промежность через ткань.
- Ты бы себя видел… с тобой не трахаться хочется, тебя охота ебать, ебать безжалостно, дух у тебя похотный, сука, сладкий такой. Только унюхаю – и пиздец мозгу, пропал... Да ты б знал, какой ты пошлый, в зеркало просто посмотри на себя.
Это я-то что ли пошлый, отчаянно думает Хисаги, всерьез опасаясь, что всего этого словесного потока его не такая уж на самом деле развращенная душонка попросту не сдюжит. Тело-то уж подавно колотит, потому что Юмичика там сзади звереет, тискает его, жмет, едва не отрывает от тела куски руками, бешено копаясь ими под косоде, трется лицом о шею и фыркает в ухо, то и дело хватая его зубами и сильно оттягивая. И снова изнывающий шепот, слова такие, что кровь в голову дает как мальчишке, словно красным вином заливают через макушку.
Шухей всегда считал эти игрушки в грязные словечки довольно нелепым занятием и полагал, что его это не вдохновляет ни с какой стороны – слово не дело, им не лизнешь и не потрогаешь…
Интересно, в нем вообще осталось хоть одно представление о самом себе, которое Юмичика еще не опрокинул? Лейтенант уже и не знал, от чего сильнее в данный момент горло дерет умученный крик, от руки между ног или из-за голоса в ухе, рассказывающего ему про то, как он будет высасывать собственную сперму из его натраханной раздроченной задницы.
Блядь, с ума упасть что такое, это не секс даже, а ебля, самая настоящая, без единого цветочка незабудки. Ни одной захудалой тени романтики, даже тогда, когда себя изжило прямое насилие.
Аясегава больше не бьет его, не душит и не топит, и нельзя сказать, что Хисаги скучает по тому времени. Нет, так все равно стало немного легче, не так уж он был привязан к своему вынужденному мазохизму.
И он тоже хочет Юмичику – но его он хочет как водку, жгучую, вышибающую дыхание и слезы, вот именно что чистую. Даже, казалось бы, желание его грязное, похабное – отдает свежестью и чем-то первородным, живым, проточным. Дождем, волной, водопадом.
- Хочешь меня, Шухей? А попроси. Умеешь просить?
Хисаги молча переворачивается и сразу сползает вниз, чтобы на деле показать, как он умеет просить. Пот с ладоней впитывается в ткань одежды, когда они стаскивают ее друг с друга, словно счищают кожуру с апельсинов. Лейтенант ничего в своей жизни не ненавидел так, как пояс хакама, который от неосторожных движений заплетающихся пальцев затянулся сильнее, чем было. Он помогает себе зубами, нахрен хакама бесполезной черной грудой в угол, лижет розовые вдавленные полосочки от перекрученной тряпки фундоши, с нетерпеливым урчанием зарывается лицом между широко разведенных согнутых ног. И насрать ему, строго говоря, на то, как он выглядит – невелика трудность выглядеть непристойно с членом во рту.
Юмичика аж приподнимается на руках, неровно толкаясь бедрами и не отрывая взгляда – Шухей сосет грязно, с вытекающей наружу слюной, утробным мычанием и так глубоко, что даже со стороны кажется, видно как расходится горло.
Офицер не преувеличивал даже – Шухей весь горячий, блестящий, его хочется лизать, кусать, совать в него пальцы, щипать и тискать, да что там – его загрызть и сожрать хочется, зубами разрывая волокна мышц.
С Аясегавой он даже разучился стонать, только хрипло дышать и низко рычать сквозь зубы – и когда тот лижет ему зад, нещадно растягивая его пальцами до мучительной рези и спазмов, текущих электричеством по ногам в скрючивающиеся от спазмов ступни, и когда плюет между ягодиц, не озадачиваясь проблемой масла и чего еще там, и когда с первого же движения трахает так, что шлепки кожи о кожу похожи на сильные удары мокрых ладоней друг о друга.
Вот где твоя любовь.
В тишине комнаты эти мокрые чмоки, вздохи, сопение, шорох от трения кожи о доски пола, все сбивается в плотную звуковую кашу и оседает на них масляным налетом.
Нет, даже не так. Не ебля – случка. Снюхавшиеся животные, дерущие друг друга там же, где и сошлись.
Даже если бы Хисаги отрезали пальцы по очереди, он бы не заставил себя сказать «я люблю», во всем вот этом такие слова будут как пеленочка для девственницы на кровати старой проститутки - а Юмичика и так слышит и видит эти слова везде. В том, как сокращаются мышцы пресса, там, где от верхних резцов к нижней губе тянутся нитки слюны, как капли пота выступают мелкими-мелкими горошинками в длинной впадинке позвоночника, когда он поворачивает Шухея лицом вниз.
Почему бы и нет. Если это не Альфа и Омега, то это внутренности, запекшаяся кровь, телесные выделения и все, в чем тоже жизнь, и может быть даже любовь.
Кончив, Аясегава действительно, как и обещал, вылизывает и проглатывает все, что вытекает из похабно раздолбанного и судорожно пытающегося сжаться снова отверстия любовника, все, что капает с его члена и из раскрытого рта, и оба падают совершенно без сил прямо на голые прохладные доски.
Шухей чувствует себя так, словно его изнутри выели ложкой как арбуз, всю мякоть, и даже корку ободрали. Лежать морской звездой и бессмысленно пялиться в потолок, вывалив язык набок – единственный способ существования его белкового тела на данный момент, чувствуя боком горячее тело Юмичики, лениво поглаживающего внутреннюю сторону его бедра.
Да конем она ебись эта романтика. Никуда они друг от друга не денутся, когда внутренние драконы пошли вразнос, черт бы их взял свинячий.
И еще вся ночь впереди.

Hisagi Shuuhei

я рад, мой сладкийХ)) *щупает тентаклей за попу*